Читать книгу - "Девятый [сборник] - Павел Григорьевич Кренев"

Гул все нарастал и нарастал. Будто не прекращался гром из гонимой к нему черной грозовой тучи.

Сидя около своего пулемета, Силантий вспомнил сейчас, как всю жизнь активничал.

Еще в Гражданскую вступил в комсомол, выступал среди шумных красноармейцев на собраниях. Потом в двадцать шестом поехал на областной слет, и там в числе лучших был принят в партию. Всегда брался за любое порученное дело, тянул лямку до конца, пока не достигал результата. Далеко пошел бы, да мешала ему его резкость в отношениях с начальством. Не любил, не терпел он неправды, лицемерия и подлости. А как пробиться в начальство, не обладая этими штучками?

Да и то, с какой стати стали бы его повышать, когда ему говорят: здесь надо улучшить отчет, тут сделать приписку в показателях. А он вечно гоношился:

– Не хочешь в морду за такие слова?

Кому это понравится? Вот и сидел Батагов всю жизнь на средних ролях, числился в середнячках.

Так и не стал бывший лихой красноармеец ни секретарем райкома, ни председателем исполкома. Хотя мог бы с его-то революционным прошлым…

И отчего-то повисла тяжким, неизбывным грузом на душе чересчур запоздалая, крепко опечалившая его сейчас забота. В этот последний момент, когда шла на него танковая армада, вспомнилось ему вдруг, как ставши комсомольцем, снял он с себя серебряный крестик, надетый когда-то на его младенческую шейку сельским священником отцом Павлом Васильевским. Как в тридцать втором году по разнарядке парторганизации громил он деревенскую церковь, в которой вековечно находились святые мощи яреньгских чудотворцев Иоанна и Лонгина. Выбрасывал на улицу святые иконы…

Сейчас он искренне не понимал, зачем он делал это? Зачем потерял где-то на запутанной житейской дороге святую православную веру, которой жили и укреплялись целые поколения предков-поморов?

Он встал на колени, устремил лицо к небу, словно старался увидеть там, в синей дали Того, кого бросил и забыл когда-то в юности. И стал неумело, коряво и бестолково водружать на себя крестное знамение, стал молиться. Он давно перезабыл все молитвы, которые произносили его родители, которым учила его бабушка, которые и он лепетал когда-то, почти сорок лет назад.

Сейчас он, упершись глазами в небо, посылал ему слова своей молитвы:

– Батюшко Господь и Ты, матушка Богородица, простите вы меня, Христа ради, бестолкового придурка. Запутался я перед вами. Глупый я, вот и все. Только вы простите меня…

Вспомнил сейчас Силантий простецкую, незамысловатую истину, которую раз сто слыхал у бывалых земляков, хаживавших на морской промысел:

«Кто в море не бывал, тот Богу не маливался!»

Ему был известен простой смысл этой поморской пословицы: будь ты хоть какой умелый да ухватистый мужик, неважно, верующий или же нет, но когда в открытом море налетит на твой карбас шторм и порвет на тряпочки парус, да как начнут шквалы кидать лодку из стороны в сторону, как легкую дощечку, и когда душенка твоя будет уже готова покинуть никчемное твое тело и улететь в свой дом – в небо, вот тогда ты встанешь в полузатопленном морской водой карбасе на колени среди бушующего моря и заголосишь: «Господи, спаси мою душу грешную!»

Кто в море не бывал, тот Богу не маливался!

Так же и на войне.

Кто он сейчас против вражеской стали, пушек и сотен солдат, надвигающихся на него? Комочек придорожной пыли. Дунь ветерок – его и нету. Он сейчас, как голый младенец перед той Силой, которая руководит всем. Почему-то в свой предсмертный миг Батагов это остро, воочию понял.

Где они – комсомол и партия, которым он столько лет верно служил? Почему они не рядом с ним в этом окопе? Не защищают его перед сильным врагом. Он один здесь, забытый всеми солдат.

С ним остался только Тот, которого он когда-то позабыл, бросил, отрекся от него. Силантий отчетливо осознавал, чувствовал всем своим телом, как Он внимательно и заботливо смотрит на него и сопереживает ему в этой последней смертельной схватке, глядит из небесной выси, как лицом к лицу с врагом воюет рядовой двадцать третьей стрелковой дивизии Батагов Силантий Егорович.

И осознание того, что он все же не один в этом карельском лесу, что он не брошен, придало ему спокойствия и уверенности.

Но, когда он вновь глянул на дорогу, сердце его охолонуло. Прямо на него шла танковая колонна, конец которой скрывался за поворотом. Танки перемежались с грузовиками, в кузовах которых матовым светом посверкивали ряды солдатских касок.

После молитвы Силантию стало как будто легче. Прекратился озноб, сковывающий тело и душу. Глядя на стальную громадину, распластанную по дороге, он почти равнодушно наблюдал как она, издавая страшный гром, приближается к нему.

14

До впереди идущего танка оставалось метров четыреста, когда колонна вдруг остановилась. Из люка второй машины высунулся военный в офицерской шинели со светлыми погонами и стал махать руками. Он что-то кричал.

Потом из грузовиков стали выпрыгивать солдаты и выстраиваться в цепь.

«А-а, – понял Силантий, – они ведь знают, что где-то здесь мое пулеметное гнездо. Задача солдат теперь обнаружить меня и отдать под танковые залпы. Так они меня должны ухлопать».

Он хмыкнул, криво усмехнулся.

– А хрен вам с маслом, умники! Я хочу еще с вами повоевать самое маленечко. Достаньте меня сперва, гопота чухонская.

И жалко ему в эту минутку было только одного: не успел он напоследок скрутить, да выкурить последнюю цигарочку.

Цепь шла с интервалами шагов в десять – пятнадцать. Густо шла. Танки стояли и ждали, когда появится цель? Когда до солдат оставалось метров восемьдесят, Батагов открыл огонь. По старому обыкновению, он аккуратно выцелил офицера, идущего в середине цепи, поймал на мушку его грудь и нажал на гашетку. Пулеметная пуля летит быстро. Пока падал офицер, Силантий прошелся огнем по всей цепи. Оставшиеся в живых солдаты залегли. Батагов продолжал стрелять и по ним. От упавшей на землю цепи к нему доносились стоны раненых, предсмертные крики убитых.

«Сейчас шарахнет передний танк», – только и успел подумать Силантий, как из жерла пушки вылетел темно-красный огонь, и снаряд пролетел у него над головой. Разорвался, ударившись о ствол стоящего сзади дерева. Заскрипела перерубленная пополам лесина, ее вершина свалилась и гулко, с хрустом сучьев ударилась о землю.

– Все, пора уходить, – сказал сам себе Батагов, – второй снаряд будет в цель.

Он погладил горячий казенник своего верного «максима», сказал ему:

– Прощевай, друг, – и быстро отполз на вторую позицию, где лежали приготовленные заранее автомат и винтовка с патронами.